Надежда Тальконы [СИ] - Евгения Витальевна Корешкова

И язвительный, почти презренный шепоток откуда-то сбоку:

— Тебе же хуже! Небесный Воин с радостью послушает твои вопли.

Надежда довольно хорошо знала храм и его служителей, но обступившие ее сейчас мужчины и их одеяния, темно-фиолетовые, почти черные, были ей совершенно незнакомы.

День и Ночь — догадалась она, — и, если внутри храма были служители Защитницы — это, наверняка, подданные Небесного Воина и, следовательно, женоненавистники. Как же долго им пришлось ждать этого дня — триумфа своей веры! И она, скорее интуитивно, чем ушами, услышала, как один сказал другому:

— Порядок. Все действует. Наконец, их восхваляемая Защитница будет полностью зависеть от милости Небесного Воина. Она уже спокойна и покорна. Этого состояния должно хватить, чтоб успеть довести ее до места. И Небесный Воин с радостью послушает ее умоляющие вопли.

И другой цыкнул в ответ:

— Тише, ты! Начали!

К губам неподвижно стоящей жертвы осторожно приложили темный, вороненый, холодный метал старинного кинжала, подняли его горизонтально до уровня глаз, перевернули вертикально, клинком вниз. Острое лезвие в умелых руках, медленно резало тонкую ткань белого платья от ворота до кружевной отделки на подоле. Платье незамедлительно сползло с плеч.

Вторым заходом, повторяя все те же действия, Надежду избавили и от нижней рубашки. Нарочно или нечаянно служитель задел кинжалом кожу между грудей, чертя глубокую вертикальную царапину. Тонкая медленная струйка крови заскользила вниз по животу, отдельными крупными каплями пятная белую ткань под ногами, бывшую недавно одеждой. Толпа отозвалась радостными приветствующими и одобряющими воплями, на две трети состоящими из непристойностей. Теперь Жертву прикрывали только распущенные волосы.

Покрывало волос отвели на спину, стягивая на затылке в тугой хвост колючей волосяной веревкой.

Она не сгорбилась, чтоб попытаться хоть как-то спрятаться, скрыть наготу, наоборот, вскинула подбородок и плотно сжала губы.

Две плотных волосяных петли скользнули на ее запястья и перехлестнулись еще по разу, сжимаясь, как можно плотнее. Поймали. Не вырвешься. Два мощных коренастых служителя намотали себе на руки свободные концы веревок. Не захочешь идти сама — потащат. И короткий толчок в спину меж лопаток:

— Пошла!

Первый же шаг на белую ткань пронзил тело острейшей болью от ступни до самого затылка. Надежда едва не вскрикнула, отшатнувшись. Сильные и потные чужие ладони уперлись в спину, не давая отступить. Под тканевой дорожкой прятались гвозди, вбитые остриями вверх. Не очень длинные, чтоб не пронзать ступню насквозь, но достаточно часто вбитые, чтоб причинять нестерпимую боль.

Вероятно, предполагалось, что под действием выпитого дурманного зелья она пройдет этот путь, не сопротивляясь и не ощущая боли. Не вышло, как положено — есть, кому помочь. Поверх веревочных петель ее запястья быстро и жестко стиснули безжалостные руки.

— Да пошли вы все! — Чуть слышно прошептала Надежда, рывком стряхивая чужие руки, и заставила себя сделать второй шаг и третий и следующий. Напряженная струной, не опуская головы, с дерзким выражением лица. Лишь бы скорее дойти и не опозориться. На белой ткани за ней оставались все более заметные кровавые следы.

Она проходила, и за ее спиной гасли светильники на помосте и в руках зрителей. Площадь постепенно погружалась во мрак. Все ближе белое, почти квадратное ложе на такой же высоте, с низкими в ладонь, резными бортиками из темного дерева. От лака или от времени?

Ступни горели. Ее, молча, потянули за руки вниз, принуждая лечь.

В спину впились сотни перекатывающихся уголков. Бортики, чтоб не раскатились многочисленные треугольные орешки, принесенные сюда со всей Тальконы суеверными жителями. Быстрыми уверенными движениями ее заставили запрокинуть лицо. Судя по тому, как тянули за волосы, их надежно закрепляли, чтоб не могла даже головой двинуть. Чтоб взгляд был постоянно устремлен в черное небо, где, как раз над головой, стоял Небесный воин. Руки в стороны и вверх за голову. На щиколотках предельно тугие веревочные петли, во-первых, чтоб попытаться ослабить кровотечение из истерзанных ступней, а во — вторых, прочно зафиксировать ноги, до упора разведя их. Не шевельнуться.

Погасли последние светильники. Темнота. Ночь Жертвоприношения.

— Для чего была предназначена последняя чаша? Не иначе, как для бурного проявления страсти. Ну, уж нет, перебьются как-нибудь! И пусть не прислушиваются. Ничего не дождутся!

Сначала послышалось пыхтение, затем ругань шепотом. И к ней поднялся первый претендент на звание Небесного Воина. Неистребимый запах благовоний выдал в нем служителя ночного храма, хоть изо всей одежды на нем была только черная вязаная маска до губ прикрывающая лицо. Маскировочка!

Он оказался неимоверно грубым, жадным и ненасытным, жаждущим причинить боль и унижение, если можно было еще хоть немного больше унизить ее сейчас.

Сразу с него Надежда начала стандартный вводный отсчет, пытаясь, пересилив боль и отвращение, сосредоточиться и отключить внешнее сознание. Ей удалось это сделать не скоро и не полностью. Вот оно, отсутствие регулярных тренировок!

Полусон, полубред. Сколько их уже прошло? Трое? Пятеро? Больше? Самых разных: торопливых, жестоких, торжествующих, не совсем в себе уверенных… Все тело — одна сплошная боль. Сверху в залитые слезами глаза, двоясь, расплывчато заглядывает злополучная комета. И неожиданно, через мрак гаснущего сознания, подозрительно знакомый осторожный шепот:

— Рэлла Надежда… О, Небо! Подождите. Отдохните немного. — И колено, осторожно протискивающееся под ее бедро, и быстрые руки с раскрытыми ладонями и растопыренными пальцами под израненную гранями орешков спину. — Отдохните.

Нежданная минута передышки. Через силу шевельнула безжалостно искусанными губами, поражаясь и не веря:

— Кадав? Ты?

Да. Это его жаркое, тесно прижатое, дрожащее тело, предательски напоминающее, что он — тоже мужчина. Что он тоже, больше всего на свете хочет сейчас, как и другие, наслаждаясь, обладать редкостной беспомощной жертвой. Но, ломающий себя, и хоть так, ненадолго, но защищающий свою Праки.

— Я. Простите… Я не смог пробиться раньше. Никак… Простите меня… Потом можете приказать убить меня за то, что посмел к Вам прикоснуться, но сейчас Вам нужно отдохнуть, хоть немного. У меня под маской два инъектора: анальгетик и снотворное. Я сейчас!

— Подожди!.. Кадав… когда-то ты уверял… что любишь меня… Это правда?

— Конечно!.. Простите… простите…

— Хорошо… что ты здесь… Защитнице нужна… добровольная жертва… Помоги мне…

— Нет! Вы что?!

— Мне приказывать… или умолять?… Что ты предпочтешь?… Ты просил меня подарить поцелуй. Ну, так верни его… Или ты уже брезгуешь мной? Здесь, после всех?

— Нет! Но я не могу!

— Можешь! И ведь хочешь!

Она и не думала, что после всего, что сделали с ее телом, сможет почувствовать неистовую трепетную нежность и